"Роман как зеркало русской перестройки на её окраинной территории, с которой вышел, кстати, и сам главный перестройщик Михаил Горбачев, как бы диагностировал все те болезни, которыми Россия переболела в 90-е."
Роман Виктора Кустова «Провинциалы» в пяти книгах создан на документальной основе, автор описал те действительные события, которые не в состоянии выдумать и самое богатое воображение, подтвердив тем самым тезис, что фантазия человека не может сравниться с разнообразием жизни. Автор умело смонтировал фрагменты жизни в единый многоплановый показ. Пересказ содержания романа из-за его обильной фрагментации, мозаичности, займет много места. Словом – это роман в классическом понимании. Я прочла в журнале «Южная звезда» четвертую книгу «Неестественный отбор», не зная собственно, что это часть большого, как «Война и мир», романа. Названная книга вполне может существовать как самостоятельное издание. Она как раз о том, как и чем жила страна после распада СССР. Это книга о становлении главных героев – Жовнера, Черникова, Красавина. Если до этого времени эти герои, как вытекает из повествования, всё рушили, расшатывали, ломали старое, то в книге «Неестественный отбор» они начали строить. Все три героя – диссиденствующие в прошлом интеллектуалы, у которых главным оружием было слово (журналисты, писатели), теперь взялись за дело. Жовнер, помыкавшись в сетях малого бизнеса, понял, что коммерция не для него, и стал делать новую российскую культуру, организовав издательство, собирающее растерянных и потерявшихся интеллигентов на новую теперь уже частную свободную от государственного надзора (и увы — финансирования) площадку. Черников, отсидевший «за политику» в лагере и ставший в новых политических реалиях многоуважаемым за это, принимает активное участие в происходящих процессах непосредственно в столице. Оппозиционный журналист Красавин, апологет «европейских» ценностей», стал вице-губернатором, посаженным на место самим Ельциным. По логике Жовнер и Черников не должны были сильно измениться, ведь они остались играть на том же поле культурных преобразований. Сильно измениться должен был Красавин, судьба его резко окунула в водоворот практических дел, где место шершавому языку плакатов и приказов, но отнюдь не художественному слову. Следуя логике, Жовнер в жизненном плане должен был разориться, в духовном – уйти окончательно в чёрную дыру духовных исканий, вращаясь во всё более узком и сжимаемом до единой точки (самого себя) кругу. Черников – выплыть (вернее – быть вынесенным) на самые верхи власти. Красавин, закалившийся в горниле практического исполнения своих европейских установок, перейти если не в крупный, то в средний бизнес, возможно создав некий собственный проект (образовательный, исследовательский, маркетинговый и т.д.), приносящий дивиденды в посреднических услугах между государством и практиками-предпринимателями. Но жизнь – правдивее и точнее. Жизнь более изобретательна, и у неё свои миллионы непреложных жёстких схем. Жовнер, отказавшийся от борьбы за место среди сильных и богатых, оказался очень влиятельным на своём, довольно обширном (на всю Россию) уровне. Черников не выдержав конкуренции с молодыми наглыми, бессовестными, бесчестными делателями своих карьер, ушёл в своего рода духоборство, по сути в гордое одиночество. Красавин – в оппозицию ко всем партиям, которые становились правящими в тот или иной отрезок времени. Из всех троих самое неожиданное продолжение у Красавина. В чем дело? Как всегда, дело не во внешнеполитических обстоятельствах, а в личностях героев, в их характерах и в собственных выбранных позициях. Жовнер и Черников перестали "выпрыгивать из собственных штанов" и доверились себе, поиску своего пути, буквально нащупали свою почву под ногами, обрели или почувствовали столь много и часто осмеянную прежде «любовь к Родине». Вот уж кто должен был возненавидеть Родину – так это Черников. А он по роману, обрёл и полюбил её сильнее всех троих. У Жовнера любовь менее затаённая, потому что находит выход в созидании. У Красавина – не возникло любви к Родине. На протяжении нескольких лет выглядевший самым успешным среди всех троих героев, в дальнейшем он не вытягивает «подарка» судьбы. Внешне – его высокое должностное положение, уязвившее прежних его недругов, словно подарок судьбы. На самом деле, на мой взгляд, и это показал писатель, такое вознесение было тонкой местью судьбы. Ты много и ярко буквально кричал от имени народа, боролся за его свободу и счастье, так на тебе, этот народ в опеку, строй ему новую жизнь в соответствии со своими европейскими взглядами на то, какой должна быть жизнь у нашего народа. Но народ, как оказалось, не только не оценил, не приблизился в ходе демократических преобразований к европейскому уровню, хотя бы идеологически, но даже грубо отверг их (по Красавину) и имеет смелость настаивать на собственных варварских позициях. В общем, плюнув на созидание (эту страну, этих людей не переделаешь), Красавин, не обустроив ни свой край (да и как его было тогда обустроить – приграничный, северокавказский), ни своё дело, продолжил нести своё чистого окраса европейское либеральное знамя (у нас европейское почему-то синоним либерального), вздёрнув его высоко над толпой, и стал даже более «оголтелым» либералом, чем Черников в доперестроечное время. Наверное, два героя состоялись по жизни больше, потому что наполнили своё пространство содержанием (любовь к своей земле, своему народу, не стесняюсь слова «патриотизм» уже само по себе содержание), а европейские ценности так и остались своего рода идеалом, фетишем. Роман как зеркало русской перестройки на её окраинной территории, с которой вышел, кстати, и сам главный перестройщик Михаил Горбачев, как бы диагностировал все те болезни, которыми Россия переболела в 90-е. В целом повествование называется «Провинциалы», более точного названия не придумаешь. Провинциалы много рассуждают. На мой взгляд, рассуждают в романе много, но такова наша жизнь, в ней есть ещё место рассуждениям. Поступки в провинции рождаются из хаоса рассуждений, в столице – из хаоса действий. Кинувшись в 90-е как и многие интеллигенты в бизнес, Жовнер, не знакомый с классическим «кидаловым», становится жертвой преступной аферы, его даже хотят взять в заложники. И он вместе с другими обманутыми пытается разыскать преступников… Тут писатель переключается на другого героя, который тоже погряз, но уже в политических распрях. Словом, герои судорожно размышляют. У меня даже закралось подозрение, что писатель не знает, как герою выпутаться из обычной ситуации 90-х, где достать деньги. Что сделал бы столичный герой? Кинулся к своей крыше – милиции или бандитам, поднял связи, взял деньги в кредит, чтобы рассчитаться за предыдущую, сбежал бы, продал квартиру, поменял паспорт, вступил в коммерческое рабство к взыскателям и т.д. и т.п. А наши герои размышляют. Ситуация разрешается самым чудесным и выгодным для всех образом, без трагических последствий, какие неизбежно породили бы хаотичные действия. Но я лично всё-таки за хаос действий, потому что весь новый российский деловой обычай ковался в сумбурном мелком мельтешении, резких поворотах, смелых (от отчаяния) шагах. Здесь больше риска, но рискуют все стороны, и это заставило выработать какие-то правила, установки, «понятия», работающие там, где не работают традиционно не уважаемые в России законы. Столица больше имеет возможностей для хаотичных действий, из которых рождается новый порядок, в провинции больше возможностей думать. Возможно, мысль и впрямь материальна, если в иных случаях выручает из беды лучше. Автор, Слава Богу, избежал такого ставшего традиционным для русской литературы повествования, по которому жизнь в провинции скучна, и оживляется лишь поездками в Москву, Питер или за границу, и далее продолжается воспоминаниями и мечтами о новых поездках. В провинции Виктора Кустова далеко не только рассуждения и размышления (а как без них в провинции), но и жизнь бьёт ключом. А какие великолепные бытовые сцены! Хоть в анекдот перекладывай, хоть в фольклор. Именно самобытность, когда из персонажа прёт его натура и какая масштабная и при этом современная натура! Вот уж чего нет в столице – это таких широких вольных характеров, не скукоженных столичной теснотой. Лидия Михайленко, журналист Ставрополь